Ледяная Королева - Страница 157

157

Обрекать себя на добровольное затворничество я тоже не стала — с чего бы?! Киснуть в гордом одиночестве, растравляя душевные раны бесконечным перетряхиванием памяти, методично рвать на себе волосы, горестно вопрошая невозмутимые небеса: «Почему я?!» или «За что?!» — или — еще того пуще! — ходить за неблагодарным возлюбленным безмолвной тенью, стараясь чаще попадаться ему на глаза, и лелеять в глубине души остатки надежды на возрождение былого — я вас умоляю!!! Да идите все, кто так обо мне думает в … …, право слово! Не дождетесь!..

Наоборот — я не упустила ни одной возможности порезвиться на вечерних посиделках с песнями и хохмами у общего костра. Главным заводилой был, как ни странно, Вальгранарх, или, как его чаще называли, Папаша Хелль (Хелль — мифическая четырехкрылая птица потрясающей красоты, с неописуемо прекрасным чарующим голосом, которую небожители посылали к особо угодным смертным, дабы усладить их слух чудесным пением, как правило, в награду за какие-нибудь выдающиеся деяния).

Вот уж чья энергия била ключом! Несмотря на немалый для человека возраст, наш почтенный бард был неизменно весел, вездесущ, остроумен, изобретателен и сладкозвучен, успевая между делом уступать моим домогательствам. Не подумайте плохого — меня всего лишь интересовала техника добывания столь дивных звуков из его не поддающегося описанию музыкального инструмента. Чем-то эта конструкция слегка напоминала индийский ситар, а запомнить название (и тем паче правильно его выговорить) оказалось для меня совсем непосильной задачей! Тем больше черной зависти пробуждалось в моей душе при виде того, как легко, непринужденно и виртуозно управляется с ним владелец.

Бывало, правда, что я слишком уж выматывалась за целый день верхом на коне, ведь по сравнению с остальными, буквально выросшими в седле, наездничек из меня все еще был так себе, и после долгих переходов по пересеченной местности мой умученный жизнью организм протестовал особенно рьяно в отношении дополнительных нагрузок. В такие вечера изысканное общество, хоть и в более скромном составе, собиралось у меня в шатре. Линга и Тиальса всю дорогу были при мне, к ним добавлялись островитяне во главе с почтенным бардом, Ворх, Сотрес — все чаще вместе с Дрогаром, и еще кто-нибудь за компанию.

Тиальса, к слову сказать, нашими общими стараниями довольно быстро пришла в себя, освоилась, попривыкла к обществу своей буйной начальницы (в смысле — моему) и перестала вздрагивать при появлении «правой руки» принца, хоть и предпочитала с ним лишний раз не пересекаться. За Дрогаром я все время ненавязчиво приглядывала, но знойный брюнет вел себя по отношению к моей помощнице безукоризненно вежливо, предупредительно и корректно, выказывая при этом явные знаки внимания мне.

Иногда мы сами отправлялись в гости всей шумной компанией. Тетушка Оллия, с которой у меня сложились вполне теплые отношения, оказалась очень даже незаурядной личностью с убойным чувством юмора, богатейшим жизненным опытом и массой разнообразных талантов. Она потрясающе декорировала изделия из любого меха, готовила из минимального количества подходящих продуктов умопомрачительные десерты, метала дротики на слух точнее, чем я прицельно, и лихо гадала на всем подряд — от бобов и цветного песка до местной разновидности рун, вырезанных на костяных пластинках из панциря давно вымершего ящероподобного хищника.

Посиделки в ее просторном шатре всякий раз проходили вопреки намеченному плану и здорово скрашивали наши суровые будни. Чего, например, стоили рассказываемые по очереди бесчисленные байки — в это время стоял такой хохот, что свечи с треском гасли, а стены шатра ходили ходуном, заставляя угрожающе раскачиваться и поскрипывать опорные столбы. Что уж говорить о карточных турнирах на выбывание, которые обычно сводились к противостоянию меня и Халисса!

Он виртуозно и нахально мухлевал всеми ему известными способами (а их оказалось устрашающе много), я беззастенчиво пользовалась даром «скрытого зрения», остальные же получали море удовольствия, заключая пари. Несмотря на все способности, вместе взятые, не раз и не два приходилось мне, завязав глаза, карабкаться на самый высокий столб в лагере и заунывно верещать обезумевшей от любви мартовской кошкой… В особо тяжелых случаях мне вменялось в обязанность заплести буйную шевелюру нашего барда в многозначное количество косичек — причем на время, причем на весьма ограниченное, — тогда зрители получали в качестве бонуса возможность прослушать в оригинале мои упражнения по составлению особо виртуозных нецензурных вариаций на совсем уж неприличные темы.

В свое оправдание замечу, что Халисс проигрывал гораздо чаще и тогда носил меня на руках вокруг всей коновязи под развеселые комментарии зрителей в лице почти полного личного состава, которые были всегда рады возможности лишний раз позубоскалить, а тетушка громко считала круги. Время от времени — после особенно игривых подколок в мой адрес — во мне просыпался мирно дремлющий до сих пор садист, и я, например, отправляла проигравшего проехаться на моем иноходце, а потеха принимала более глобальный характер. Нет, никакой угрозы для здоровья окружающих не было, просто Агат, вволю покатавшись в снегу, вдруг подчинялся и позволял незадачливому седоку беспрепятственно взобраться в седло — до поры до времени, а потом, набрыкавшись и бодро задрав хвост, уносился в темноту, оглашая окрестности злорадным ржанием.

Возвращались они обычно порознь. Первым танцующей походкой гордо выплывал из ночного мрака донельзя довольный собой караковый скакун и, всхрапывая, ластился ко мне, выпрашивая заслуженное угощение. Следом, громко и вдохновенно поминая всю лошадиную родню и массу разнообразных неприличных персонажей, брел мой недавний соперник, вывалянный в снегу или золе, а то и мокрый насквозь в зависимости от того, что было ближе — опушка леса, старое кострище или горячий источник. И ведь что интересно: никакие подобные пакости так и не смогли отбить у Халисса охоту продолжать наши картежные поединки…

157